Материал подготовлен нами в рамках проекта, посвященного градостроению, историческому наследию и соответствующим вызовам современности.
В ходе его реализации мы не ищем правых и виноватых, не боремся и не «предлагаем сдаться». Мы предоставляем возможность содержательного высказывания всем желающим и при этом действительно причастным к теме.
Так, сегодня в острой фазе находится конфликт вокруг строительства на участке по Источной, 41а, в зоне Татарской слободы: где застройщик, имеющий разрешение на строительство жилого дома, не получил поддержки со стороны общественной организации, защитника деревянного зодчества. Доводы «за» и «против», мнения экспертов и опасения жителей Татарской слободы публикуются в самых различных СМИ. Мы решили получить ответы на волнующие вопросы непосредственно от застройщика.
Так сегодня выглядит Татарская слобода
– Шабан Рустамович, в чем, на ваш взгляд, заключается главное содержание известного конфликта?
– Мы говорим о разных вещах, имея при этом разную квалификацию. Общественность важна и ее роль я никак не собираюсь преуменьшить. Но обсуждать что-то (если вы собираетесь делать, а не только говорить) нужно на уровне профессионалов, тех же архитекторов и проектировщиков. А где вы видели такое обсуждение с профессиональными оценками происходящего? Еще раз скажу – я не предлагаю исключить общественность из этого процесса, мне просто непонятно, почему все должны слушать только ее. Какой здесь может быть диалог? Я предлагаю послушать экспертов, прошу конкретных конструктивных предложений, а что получаю в ответ?
– То есть диалог невозможен?
– Поговорим об истории вопроса, идеальный пример это случившееся с домом по Крылова 2. В свое время право восстановления этого дома было вынесено на аукцион, мы подали заявку и выиграли ее, при этом скажу прямо – обошлось это нам в небольшие деньги. Администрации города был нужен этот проект, поэтому цена вопроса была вполне приемлемой. Далее нами был выкуплен земельный участок, утвержден проект и начаты восстановительные работы.
То, что сделать «один в один» будет нереально, стало понятно сразу, тут никто никого обмануть не мог. Мы подняли историю, выяснилось, что дом был построен более ста лет назад. Поймите, чтобы восстановить такое «один в один», нужно хорошо понять, что меняется в деревянных домах за эти сто лет. И как бы «отмотать» время назад. То есть в итоге такой дом не будет полностью похож на себя до восстановления – придется подождать еще сто лет. Однако некоторые думают, что возможно сразу и то, и другое.
Мы попытались учесть все: фундамент, его состояние и высоту, тот культурный слой, который должен был накопиться за эти годы. И все вполне укладывалось и в проект, и в регламенты. Но тут к нам приходят активисты и говорят: «Вы строите неправильно». Дело оказалось в том, что по проекту мы должны были сделать консольный выступ, который отделял бы кирпичный цоколь от деревянной части. Это не я придумал, это характерно для деревянной архитектуры.
Выступ был высотой в три кирпича, это чуть более 20 сантиметров. И что, кто-то о чем-то договаривался? Нет, мне сказали «Ты неправ, здание будет выше, чем положено» и привели с собой уже целую делегацию. Там были и Виктор Мельхиорович, и Закотнов (многолетний директор МУ «Томск исторический» – ред), и Зыбайло (архитектор Сибспецпроектреставрации – ред.). Массу студентов привели, которые ничего в этом не понимали. Ну и, конечно, СМИ.
Я показывал утвержденный проект, разрешение на строительство, привел все необходимые аргументы. То есть сказал, что здесь еще не было благоустройства территории, и излишек по высоте исчезнет за счет нового тротуара. А его надо было класть и поднимать над старым уровнем, потому что до этого там все заливало водой. Я просил не выкручивать нам руки и дождаться завершения работ, потому что был уверен – люди сами все увидят и поймут, что мы действительно старались сделать шедевр. В итоге получилось тоже неплохо, но любой понимающий в архитектуре человек, посмотрев на это здание, скажет: «Здесь чего-то не хватает».
Меня тогда не послушали, хотя тот же Петр Зыбайло поддержал нас и открыто сказал, что этот элемент здесь нужен. В конце концов, на Крылова положили асфальт и тот участок «вырос» на 40 сантиметров. Мы просили 20, получается, что еще 20 осталось в запасе.
– Дом ведь, однако, построили.
– А я еще раз скажу, что он должен был выглядеть гораздо лучше. Но самое важное здесь в том, что тогда мы совершили большую ошибку. Это сейчас не только про «Томлесстрой», а про город в целом и его архитектуру. Мы пошли на поводу у амбиций нескольких людей, а ведь речь шла о первом проекте такого характера. Был выкуплен участок, заключено соглашение с властью, все было понятно. И была надежда на то, что эту практику удастся поставить на конвейер. Что из этого вышло в итоге?
Я призывал тогда состоятельных людей последовать этому примеру, но из этого ничего не получилось. То есть были еще два-три проекта, которые тут же ушли в тень. Почему? Потому что как только бизнес пытается наладить диалог с общественностью, начинается война.
Кто захочет работать в таких условиях? В области есть богатые люди, которые вполне могли бы заниматься восстановлением деревянных домов. Но они смотрят на мой пример (который должен был наоборот стимулировать) и понимают, что им такой радости не надо.
– А зачем это было нужно вам? Наверняка ведь были и какие-то явно прагматические соображения?
– Из всех подобных проектов я выходил с убытками. Зато получал плюсы в рейтинговом смысле, лучшее понимание со стороны властей. Губернатор приходил на объект, сравнивал с нас с другими и видел – здесь всегда потрачено больше денег, чем было получено от области. Например, так было на Кузнецова 19, где до нас уже работали, но потом вынуждены были уйти. Пришел «Томлесстрой» и сделал заметно лучше, тут без лишней скромности можно говорить.
Суть была не в том, чтобы потом что-то просить. Просто есть разграничение – вот, например, я построю отличный кирпичный дом, но похвалу мне высказывать за это не имеют права. Это коммерческое дело. А с некоммерческими проектами все по-другому, после этого нам можно давать открытые характеристики. В результате к нам поворачивается покупатель, который видит, что это надежная компания. Рынок устроен (или был устроен) именно так. По крайней мере, в нашей нише.
– О каких убытках в этом случае может идти речь?
– Для реставрационного проекта себестоимость работ на 1 м² составляла 50 тысяч рублей. Если ты работаешь с выкупом, то людей нужно расселять за свой счет. Получается, что тебе нужно заплатить еще примерно столько же за их новые квадратные метры. В итоге квадратный метр в отреставрированном доме обходится мне где-то в 100 тыс рублей – кто это купит? Вы купите? Нет, люди пойдут и купят за эти деньги жилье в новых кирпичных домах.
И после первого такого опыта я открыто сказал – в новый проект без помощи государства, области или города я войти не смогу. Это математика, как против нее идти? А речь как раз и шла о доме по Крылова 4. Теперь меня обвиняют в том, что я что-то по этому поводу обещал, но не сделал. Я действительно обещал войти в проект, но с условием того, что мне помогут с расселением. Помощи я не увидел. А в этом доме четыре квартиры, и за них у меня попросили 20 млн рублей. Еще столько же надо было вложить в реконструкцию. Это 40 млн, раскидайте их на 220 м² площади, а потом объясните мне – как я должен это продавать? И как я мог что-то обещать, прекрасно зная эту математику?
– Но ведь вы же сами во все это шли, причем делали это довольно активно.
– В докризисные времена были достаточно интересные проекты, было и финансирование – можно было понемногу работать, рассчитывая на будущее. Обладминистрация хоть и рывками, но выделяла средства на восстановление деревянных домов. Одна из дочерних структур «Томлесстроя» – «Томскреставрация». Мы в свое время создали под нее современную производственную площадку, настоящий деревообрабатывающий завод.
Тогда я предложил области, раз вы хотите что-то восстанавливать, то обеспечьте это производство стабильным финансированием. 20 или 30 млн в год и укажите адреса. А я буду держать там специалистов, чтобы и у меня был постоянный заказ, и у них постоянная работа. Это было уже в 2008-09 годах и ничего из этого не вышло.
– Может быть, там сочли это наглостью?
– Здесь тоже не было речи о том, чтобы зарабатывать какую-то прибыль, это подразделение и до кризиса не приносило дохода как такового. Но в 2008 речь шла уже о том, чтобы оттуда не ушли ни кузнецы, ни резчики, ни литейщики. Чтобы уникальные специалисты были обеспечены работой. Если мы говорим о 20 млн рублей в год, то давайте разделим это на 12 месяцев, получится заказ на 1,5-1,8 млн в месяц. Кто, по-вашему, стал бы на этом наживаться? Это почти полностью ушло бы на фонд оплаты труда, содержание рабочих мест и т.д. Современная автоматика может вырезать сложное изделие, например, за 500 рублей. А резчик это сделает за 2,5 тысячи. Но мы ведь хотим воссоздавать историю, и за это надо платить. Ни один резчик не станет работать за зарплату столяра.
Я предложил вариант, его не приняли. Хотя даже если опять взять историю, то схема была похожей. Купец выбирал резьбу и узор, согласовывал его с городскими властями (тогда следили за тем, чтобы рядом не было повторов), нанимал резчиков и уезжал куда-нибудь в Москву. А те спокойно работали на объекте и делали то, что сейчас называют шедеврами. Где это сейчас и что вы тогда восстанавливаете? Есть кафедра при ТГАСУ, которая вроде как кого-то готовит и все. Хотя насчет квалификации заведующей этой кафедры есть большие вопросы.
Возвращаясь к финансированию. Я говорю:
«Хорошо, если все идет рывками, то давайте распределять: дали вам 100 млн на год с условием, что в следующем будет ноль, так разделите их на целых пять лет».
Что это даст? Будет финансовый запас, будут специалисты, что-то будет ремонтироваться. Где это? Этого нет. Зато есть конкурсы, в которых спокойно могут участвовать вообще непонятные люди. Человек просто приходит с улицы, пишет в заявке «у меня есть столяр», и его реально могут допустить к конкурсу. А потом в СМИ заявляют: «У нас умирает зодчество, и виноват, конечно, Байрамов». С кем мне в этом случае вести диалог? И, главное, о чем?
Окончание следует
